Древо яда у Пушкина и Бальзака

В 1928 году Пушкин написал стихотворение «Анчар». В 1832 году в Париже в одном из сборников выходит очерк известного французского писателя Оноре де Бальзака. У этого очерка необычное название. В переводе оно звучит так: «Путешествие из Парижа в Яву, по методе, изложенной господином К. Нодье в его истории Богемского короля и семи замков его, в главе, имеющей предметом разные способы перевозки у древних и новых народов».

Как известно, пушкинское стихотворение впервые было напечатано в альманахе «Северные цветы» только через четыре года после его написания. Так что стихотворение Пушкина и очерк Бальзака вышли почти в одно время.

Бальзак в своем очерке рисует путешествие француза, который из Парижа отправляется на Яву: «Признаюсь, что для европейца, особенно для поэта, никакая земля не может иметь столько прелести, как остров Ява…». Путешественник, как истинный француз, здесь не может не обратить внимание на красоту яванских женщин: «Мадонны Рафаэля, аккорды, Россини, оркестры, французские благовония, наши книги, наши поэты, наши женщины – все ничто». Тем резче контраст, тем ужасней картина описания упаса (так называется древо яда у Бальзака): «По тамошним преданиям упас есть дерево, посаженное среди потухшей огнедышащей горы, где, по своенравию природы, оно высасывает в высшей степени смертоносные вещества, кои потом выдыхает и беспрестанно струит из себя».

У Пушкина ядовитое дерево называется анчар, но из черновых рукописей поэта видно, что он знал и о названии упас. Интересно, что у обоих писателей та же последовательность в изображении свойства дерева и та же социальная картина. Пушкин в начале стихотворения говорит о страшном дереве:

Природа жаждущих степей

Его в день гнева породила

И зелень мертвую ветвей,

И корни ядом напоила.

Бальзак же так говорит о страшном воздействии яда упаса на человека: «Довольно воткнуть мгновенно конец кинжала в кору упаса, чтобы сообщить оному ядовитое свойство. Едва сия ядовитая сталь проткнет верхнюю кожицу на теле человека, как он в то же мгновение падает мертв, без конвульсий, без всякого признака боли. Не только сок сообщает железу сию смертельную силу, но и испарения дерева причиняют смерть человеку, если он останется под тенью его долее, нежели нужно времени, чтобы воткнуть кинжал в дерево: впрочем, это можно сделать не иначе, как с наветренной стороны. Воздух, протекающий через дерево, становится смертоносным на известном расстоянии. Если ветер переменится в то мгновенье, как яванец напаяет свой кинжал, то он издыхает в ту же минуту».

Пушкин тоже показывает смертоносность дерева, его тлетворное влияние на все живое:

К нему и птица не летит,

И тигр нейдет.

Лишь вихрь черный

На древо смерти набежит

И мчится прочь

уже тлетворный.

Но Бальзак рассказывает об упасе не просто как о диковинке Явы. Он говорит о социальной несправедливости: «Чтобы добыть сей тонкий яд, жители Явы употребляют следующее человеколюбивое средство. Когда яванец осуждается на смерть главою своего племени, то ему даруют прощение, если ему удается принести отравленный кинжал. Из десяти преступников не более трех или четырех избегают своенравия упаса. У Пушкина владыка посылает раба за смертельным ядом, чтобы напитать им стрелы, и раб, вернувшись с ядом, умирает у ног владыки.

Бальзак, казалось бы, в своем очерке знакомит читателя с удивительным деревом, которое, якобы, он увидел на Яве. Но великий писатель Франции остается великим даже в очерке. Среди полудикого народа острова он видит социальную несправедливость. Пушкин в своем стихотворении пошел дальше Бальзака. Он тоже берет частный случай, но конкретно не указывает место действия («в пустыне чахлой и скупой»), вводит более широкие понятия раб-владыка (у Бальзака: осужденный и вождь племени). Все стихотворение строится на аллегории. Не удивительно, что царская цензура углядела в этом стихотворении намек на русское самодержавие. И поэту пришлось давать объяснение по поводу этого стихотворения. Таким образом, мы видим, как частный случай в произведениях великих писателей становится общезначимым.

Пушкинское стихотворение имело большой резонанс. Известный французский новеллист Проспер Мериме перевел его на латинский язык, полагая, что только латынь может передать сжатость и силу подлинника. Обращение Мериме к пушкинскому «Анчару» подчеркивает, что Пушкину в коротком стихотворении удалось высказать в аллегорической форме передовые мысли своего века.

Нариман Искандаров,

лауреат Международного

Пушкинского конкурса.

Через жизнь мечту пронес он страстную
Через жизнь мечту пронес он страстную,
Чтоб народ воспрянул, сбросил рубище,
Верил, что свобода – солнце ясное –
Встанет над его Россией в будущем,
Молодая поросль… Из потемок мы
Вырвались, в свет дня вошли стремительно,
И поэт гордиться б мог потомками,
Жизнью нашей славной, удивительной!
Не на гребне воли нас в пене вынесло,
Не волшебником победа нам дарована,
Счастье, близкое к фантазии и вымыслу,
В битвах кровью нами завоевано.
Нина Перова.